Ушли из жизни великие братья Мейо. Они умерли в преклонном возрасте. Младший, Чарлз Мейо, скончался от пневмонии во время своей поездки в Чикаго 26.05.1939 в возрасте 73 лет. Старший, Уильям Мейо, умер в возрасте 78 лет, 28.07.1939, у себя дома в Рочестере; 22.04.1939 его оперировал по поводу прободной язвы желудка его зять Уолтман Уолтерс.

Жизнь этих братьев почти от самого рождения была настолько неразрывно связана, успехи в хирургии каждого из них так интимно переплетались, а созданные ими клиники были до такой степени их общим, единым творением, что писать некролог об одном из них, значит, говорить то же и столько же о втором брате. Да и сами они на протяжении свыше полувека иначе и не выражались, как «я и брат» или «мой брат и я», — будь то в печати, в докладах или в частном разговоре.

Но как ни привлекательна сама по себе эта трогательная дружба двух братьев на поприще профессиональных научных интересов, даже их соединенные усилия не смогли бы дать таких грандиозных достижений, не будь каждый из них в отдельности крупнейшим талантом и совершенно выдающейся личностью. В жизни гораздо чаще встречаются примеры того, что судьба бывает пристрастна, порой даже несправедлива в отношении ближайших родственников — отца и сына или двух братьев: чаще всего богато одарив одного из них, на другом «природа отдыхает». На этот раз «природа не поскупилась» и, дав миру весьма талантливого отца, она еще более расщедрилась, наделив своими дарами двух гениальных его сыновей.

История клиник Мейо, возникших на базе маленькой благотворительной больнички в отдаленном заштатном городке, среди последних поселков северо-американских индейцев, неслыханный рост этих клиник, непревзойденный даже для Америки на рубеже двух столетий, и превращение их в мировой центр научной хирургии было явлением необычайным. Ведь при страшной конкуренции и обилии хороших больниц и замечательных хирургов в любых городах Америки трудно было заставить расчетливых американцев надолго уезжать за сотни миль, чтобы оперироваться у братьев Мейо. А они ехали туда и продолжают ездить ежедневно сотнями, отовсюду — из Нью- Йорка и Сан-Франциско, из Флориды и Канады, к ним, в далекий штат Миннесота, в уединенный городок Рочестер, куда даже от Чикаго целая ночь езды в экспрессе на северо-запад.

Когда едешь по асфальтированным улицам Рочестера и любуешься роскошными небоскребами по 14 и 20 этажей, построенными для клиник Мейо, трудно себе представить, что совсем еще недавно тут были лишь убогие постройки американских поселенцев. В художественной студии клиник Мейо стоит человеческий скелет — вещь довольно обычная и для больницы, и для музея. Но этот скелет хранится не для изучения остеологии и не служит моделью художникам. Это кости индейского вождя, погибшего при нападении на Рочестер в те годы, когда отец братьев Мейо поселился там и начал свою врачебную деятельность. Тут же висит и портрет самого доктора — коренастого, бородатого человека в своем шарабанчике, посреди улицы типичного поселка Среднего Запада Америки шестидесятых годов XIX столетия.

Говорят, что братья Мейо были «самоучки» в хирургии. Это требует существенной поправки, ибо братья в течение всей своей жизни часто и надолго уезжали в разные страны изучать работу других хирургов, устройство больниц. Даже в старости оба они усердно посещали мастеров хирургии во всех странах Европы и давали подробные интереснейшие отчеты о своих поездках.

Медицинское образование братья получили в различных местах. Уильям в 22 года окончил трехлетний курс Мичиганского университета в Энн-Арбор, где преподавал анатом C. Ford (Форд). Уильям дружил с Victor Vaughan (Виктором Воганом), а его первым учителем хирургии был Donald Maclean (Дональд Маклин). В 1884 году он прослушал двухмесячный курс усовершенствования врачей, впервые в тот год открывшийся в Нью-Йорке. В 1885 году он сделал свой первый научный доклад в Медицинской ассоциации Южной Минесоты.

Чарлз учился медицине в Чикаго, где получил диплом Западного университета в 1888 году. Главными учителями хирургии у него были отец и старший брат. Впрочем, по блеску хирургической техники и выраженной сконности ко всякому рукоделию, и особенно механике, Чарлз, по-видимому, уже в молодости не уступал старшему брату. Последний сам тогда говорил: «Чарли загнал меня (в угол), будучи лучшим хирургом, и я стал тогда специализироваться в брюшной хирургии и в операциях на мочеточниках и почках».

Не знаю, можно ли вообще пытаться решить, кто оперировал лучше, поскольку каждый из них оперировал совершенно изумительно. Я имел счастье видеть не менее как по полусотне операций каждого из них. Каждый из братьев сохранил свой стиль работы, даже свою манеру в отношении ассистентов и слушателей, но не только ход и порядок самих операций, некоторые специальные приемы и инструменты, вся техника оперативной работы были те же и одинаково блестящи.

Что касается излюбленных отраслей хирургии, то в этом можно уловить некоторую разницу. Разумеется, оба брата были хирургами самого широкого диапазона; сотни опубликованных каждым из них работ показывают, что они знали и интересовались и проблемами обезболивания, и общей хирургической патологией, и брюшной хирургией, и ортопедией, и урологией или гинекологией. Я сам слышал из уст доктора Чарли фразу, что «специалист познает все больше и больше, увы, во все меньшем и меньшем». И неоднократно я видел, как за одно рабочее утро доктор Чарли оперировал больных и с язвой желудка, и раком матки, и туберкулезом почки, и зобом, и выпадением влагалища. Наиболее прославленными работами доктора Чарли считаются тиреоидэктомии, пересадки мочеточников и операции по поводу камней желчных протоков. Доктор Уильям по всей справедливости может рассматриваться вместе с Moynihan (Мойнигеном) основоположником современной хирургии при язве двенадцатиперстной кишки. Наибольший интерес к абдоминальной хирургии доктор Уильям сохранил, по-видимому, на протяжении всей жизни. На протяжении 2½ месяцев моего пребывания в клиниках Мейо доктор Уильям производил почти исключительно лапаротомии; больше других хирургов он делал спленэктомии. Больных с язвой или раком желудка или с холециститом он оперировал тоже каждое рабочее утро.

Если трудно говорить о специальных приемах оперативной техники при многообразии хирургических вмешательств, то совершенно определенное впечатление оставляла работа обоих братьев у операционного стола во всей своей совокупности. Это — поразительное спокойствие, размеренность всех движении, полное отсутствие торопливости. Такой стиль братья строго воспитали в самих себе и внедрили в работу всех своих хирургов. Не горячка и штурмовщина, а продуманный, спокойный труд с хорошо рассчитанным временем и предусмотренными любыми случайностями — вот что обеспечивало громадную продуктивность их работы. Это позволяло каждому из них за рабочее утро, т.е. с восьми до половины первого, спокойно и блестяще выполнить по пять-шесть больших операций. Разумеется, все больные спят, как нужно, или анестезированы безукоризненно; по две пары ассистентов не только приколят белье, но вовремя сделают лапаротомию; инструментарий в исправности и сестры решительно все приготовили.

Каждый из братьев, как и все 11 главных хирургов, работают в спаренных операционных: пока оперируют в одной, в другой убирают, все подготавливают для следующей операции и начинают ее, сообразуясь с тем, сколько минут еще будет занят на текущей операции шеф в соседней операционной. Ни шума, ни окликов персонала, ни звонков, ибо вся сигнализация световая, ни тем более криков или стонов больных. Бесшумно ввезут каталку, бесшумно войдут вызванные художники или фотографы. А если просыпающийся больной застонет в коридоре по пути к лифту, то его заглушат предусмотрительно повешенные в клетках канарейки. Данные о больном докладывают ассистенты; их дополняют рентгенологи или урологи. Сами братья почти всегда поясняют ход операции или более подробно говорят о ней по окончании главных ее этапов. Ассистенты завершают завершают хирургическое вмешательство уже одни.

Эти лекции так же нельзя забыть, как картины Рембрандта и Веласкеса, как скульптуру Микеланджело или музыку Бетховена. В каждой короткой фразе было столько содержания, столько проверенных наблюдении и глубоких мыслей! Каждый хирург знает, что и в наиболее законченных главах нашей специальности существует много спорных вопросов, сомнительных доктрин, поводов для колебаний. Чем старше становишься и чем глубже вникаешь во многие «проклятью» вопросы своей профессии, тем чаще и мучительнее тревожат такие сомнения. Иногда запас собственных наблюдений и опыта оказывается использованным, а исчерпывающего ответа не находишь и в новейших специальных монографиях. Тогда душа инстинктивно тянется за помощью к тем, кто безусловно опыт- нее, более авторитетен, даже просто умнее...

И дело не в том, что я сам ехал к великим бра- тьям как к источнику света для темных участков наших знаний. Братья Мейо, конечно, прекрасно знали, какие вопросы мучат те десятки и сотни врачей, которые ежедневно приезжа- ли к ним в операционные. Как ответить на такие коварные вопросы, какие найдутся для любого случая операции? Они лучше кого-либо знали, в чем состоят сомнения, но сознавали и всю трудность их решения. Как сделать, чтобы в кратких комментариях к операции эти вопросы и не обойти молчанием, и не ввести слушателей в возможные заблуждения?

В клиниках Западной Европы мне неоднократно приходилось встречаться с примерами необыкновенно категоричных суждений по далеко еще не решенным вопросам хирургии. Не знаю, что в таких случаях больше сказывалось: темперамент и самоуверенность француза или высиженная убежденность немцев? Иногда такая категоричность могла быть «головокружением от успехов», но чаще, вероятно, «незнанья жалкая вина».

Братья Мейо бывали всегда очень осторожны при трактовке спорных вопросов, но дидактические приемы у них были разными. Доктор Уильям импонировал огромным, методически скопленным и предельно продуманным материалом. Ведь в музее клиник сохраняются и изучаются все добытые материалы и препараты, включая первые мочевые и желчные камни, изъятые братьями на заре их хирургической юности. Истории болезни и рентгенограммы сотнями тысяч систематизируются в безукоризненно поставленном научно-статистическом отделе. Грандиозный опыт, добытый обдуманным, коллективным трудом, — вот что чувствуется в каждой скромной фразе доктора Уильяма. И если он не рисковал предрешать проблемы окончательно и мог мотивировать операции лишь итогами наблюдений, то дальнейший прогресс ему рисовался только в упорном, систематическом труде. Его лекции часто включали в себя общие философские рассуждения и житейскую мудрость. «Размеренный труд есть главный ключ к человеческому счастью», — говорил доктор Уильям. И его собственная жизнь представляла собой долгий, терпеливый, непрерывный труд, и главный секрет его успехов был связан с этим трудом.

Его думы вполне гармонировали не только с его манерой держаться, но даже с внешним обликом. Среднего роста, всегда стройно выпрямленный, с быстрой, ровной походкой доктор Уильям одевался всегда скромно, но изящно. Никаких резких движений или жестикуляции, тихий, довольно низкий голос и задумчивые карие глаза, ярко сверкавшие даже в старости из- под необычайно густых, нависших бровей. Я редко встречал такое красивое мужское лицо.

В разговорах и на лекциях он был чрезвычайно сдержан в своих суждениях и выражениях, но это была не неприятная настороженность, а спокойное благородство и чувство собственного достоинства. Он терпеливо выслушивал по- рой наивные вопросы и отвечал без малейшей нотки превосходства, внимательный к каждому и ко всему. Эта внешняя сдержанность была лишь воспитанная манера держаться, ибо решительно все, кому довелось жить и работать с доктором Уильямом подолгу, обожали его как человека. Многие его сотрудники, ассистенты и ученики не смогли бы ответить, какое чувство в них сильнее: уважение к нему, преклонение или любовь. Ведь не только в самих клиниках, во всем Рочестере, даже во всей Америке до последнего дня все их звали ласково: док- тор Чарли и доктор Уилл. Но если доктор Уилл был сдержан в своих суждениях и отношениях с людьми, то под внешним спокойствием он не знал меры в двух отношениях: в трудолюбии и в любви к хирургии. Когда в возрасте 68 лет он перестал лично оперировать, всю свою любовь к операционной он перенес в клинику, в лаборатории и в библиотеку. И тут он постоянно изумлял всех сотрудников невиданной трудоспособностью и неослабным интересом к науке. Когда ему нужен был отдых, он находил его в другой деятельности.

Свободные часы он проводил в кругу своей семьи, в семье своего великого брата, в компании своих знаменитых зятьев: покойного Judd (Джадда), Дональда Бальфура и Уолтмана Уолтерса. Он любил думать о жизненной правде, много читал, путешествовал. Любимым его спортом была гребля на реке.

Лекции доктора Чарли были совсем другие. Не только содержание и аргументация, но и форма комментариев были иными. Если спорные вопросы хирургической патологии не поддавались прямому решению, то на помощь призывались сравнения и аналогии с другими сходными вопросами, касающимися различных органов и систем. Интереснейшие сопоставления приводились не только из области хирургии и медицины. Точные справки из эмбриологии, антропологии, даже палеонтологии сменялись ссылками на физику, химию, законы механики, техники, свидетельствуя о несметных богатствах знаний и интересов доктора Чарли. А по форме изложения, по увлечению, с каким все это передавалось слушателям, видно было, что доктор Чарли всеми этими вопросами искренно, глубоко интересуется. Эрудиция его была поистине громадна. Но помимо солидных знаний, огромного личного опыта и широты взглядов, доктор Чарли обладал редкой остротой мысли и особым свойством улавливать главное в любом вопросе, как бы он ни был затушеван другими признаками и прочими обстоятельствами. Такой обостренный анализ, умение интуитивно схватывать верное решение давно уже отличали доктора Чарли. Его ассистент Donald Guthrie (Дональд Гатри), работавший с ним в годы, когда часто менялись многие научные взгляды в медицине и хирургии, вспоминал, как безошибочно, прозорливо угадывал доктор Чарли все лучшие методы диагностики и лечения, приводя всех в изумление.

Эта широта эрудиции и богатство знаний настолько переполняли мысли доктора Чарли, что сам он, по-видимому, любил ими делиться. В отличие от кратких комментариев доктора Уильяма пояснения доктора Чарли нередко превращались в чудесные лекции, богатейшие по содержанию и совершенно изумительные по форме. Увлекшись, он сам забывался, пока ассистенты из соседней операционной не отзовут его на следующую операцию. Но и сами эти ассистенты, войдя бесшумно за шефом, не сразу решались прервать его, стоявшего у барьера амфитеатра, со слегка наклоненной на бок головой, сомкнутыми, приподнятыми кистями в прозрачных резиновых перчатках, вдохновенно говорящего переполненной аудитории. Как было прервать его речь, пересыпанную тончайшим остроумием и восхитительным юмором! Излагая глубоко научные данные, он никогда не подавал их в сухом, педантичном стиле, но вно- сил в них то долю простой житейской философии, то нестерпимо забавную шутку, заставляя аудиторию давиться от смеха, но зато и неизгладимо запоминать. Но время идет, и ассистент подходит к доктору Чарли уже вплотную сзади и стерильным плечом чуть-чуть касается его спины. Спохватившись, Чарли обрывает на полуслове и приглашает нас в соседнюю операционную для следующей операции.

Что за блестящий, удивительный человек был доктор Чарли! Его взгляды не ограничивались медицинским поприщем, он отыскивал тысячи предметов и явлений, которые схватывал своим резким, неспокойным умом, а возвращал их людям, озарив их внутренним светом своих глубоких научных познаний и наружным блеском своего остроумия и неподражаемого юмора. Его радушие и внимание ко всем были прямо трогательны. На обходах в послеобеденные часы его спутники снова видели не только первоклассного ученого, образованнейшего клинициста, но также искреннего сострадальца больным и несчастным. Я редко видел такую неотразимую силу влияния врача на пациента, как при обходах доктора Чарли его больных. Было ли это знание различной человеческой психологии и порази- тельное умение найти и дать слова утешения взволнованным и боязливым людям или он воздействовал своим авторитетом, граничащим с гипнозом? Кто знает? Я сам не мог разобраться, чем больше пленял он лично меня: своим гением как ученый и хирург или неотразимым, незабываемым обаянием своей личности.

 Таким он был везде, со всеми. Он никогда не одергивал своих ассистентов и был не только всегда любезен и корректен, но внимателен, даже нежен и в операционной, и вне ее. Не понукал, а бодрил, но при этом опять с шуткой. Вот что писал McIndoe (МакИндо) — его бывший многолетний ассистент: «Ему труд- но было ассистировать, ибо, в отличие от общих правил в клинике, он не стремился стандартизировать свою технику. Он прежде всего искал новых методов, необычных подходов к трудным проблемам, варьируя приемы, каковые не легко было сразу схватывать. Доктор Уилл всегда думал, что доктор Чарли стал бы блестящим пластическим хирургом, ибо он особенно любил всякие вещи конструктивного характера.

Хорошо помню последний мрачный день 1929 года, когда он делал резекцию желудка, прерванную кровоизлиянием в сетчатку. День этот имел особое значение, ибо в соседней операционной ждал его собственный сын, чтобы впервые ассистировать своему знаменитому отцу. Это было событие, которого ожидала с интересом и участием вся клиника и остро предвкушали отец и сын. Этому не суждено было случиться».

Милый, чудесный доктор Чарли! Сколько трогательного внимания он уделял людям, порой лишь мало знакомым, хотя бы из числа десятков и сотен врачей, приезжавших к ним в клиники ежедневно! Можно ли мне забыть его ласку, утешение и бодрую уверенность по поводу моего язвенного кератита! Нашел же он время узнать мой адрес в Рочестере и лично заехать, чтобы пригласить к себе на дачу. Нельзя забыть даже восторга и волнения моей квартирной хозяйки, когда с гордым и сияющим лицом она влетела ко мне и доложила: «К вам — доктор Чарли!».

Ранние декабрьские сумерки. Доктор Чарли ведет свою машину и мы разговариваем о проводниковой анестезии. Вдруг он меня спрашивает: «Вы любите цветы?». И, получив ответ, круто сворачивает вправо. Мы входим в две его оранжереи и буквально тонем в море хризантем. Бесконечными проходами можно идти среди изумительных хризантем по обе стороны. Кое-где на группах курчавых, гигантских цветов лежит лист белой бумаги с приколотой детской фотографией: новый сорт хризантем в честь нового внука или внучки доктора Чарли.

Кем мог я быть для них? Одним из десятков тысяч приезжих врачей. Разве что отдаленность моей страны импонировала их воображению. Тем удивительнее, что мисс Мейо сама приехала на мою лекцию и привезла подарок для моей жены — индейские мокасины. Можно было думать, что мой отъезд навсегда оборвет всякую связь с их клиниками. Но с той самой поры, вот уже 13 лет, мне еженедельно присылают научный журнал клиники, а раза два-три в год — по нескольку сот оттисков научных статей.

Научная продукция клиник грандиозна. Ежегодно издается объемистый том «Сборник трудов», составленный из отобранных наиболее выдающихся исследований. Их вышло уже более 30 томов, не считая многих тысяч статей в периодической прессе. Один доктор Чарли опубликовал 413 научных работ. Доктор Уильям — свыше трехсот. Мудрено ли, что оба брата уже давно засыпаются почестями высших ученых учреждений не только Америки, но и Европы. Каждого из них но нескольку раз избирали председателем хирургических конгрессов Америки. Они избраны почетными членами стольких академий и научных обществ различных стран, что перечисление их заняло бы целые страницы; например, доктор Чарли был почетным членом 65 университетов. Оба брата были почтены высшими орде- нами многих стран, а для вручения обоим братьям американского ордена сам президент Рузвельт (Roosevelt) лично приезжал в Рочестер в 1934 году.

 Значение братьев Мейо для хирургической науки не исчерпывается их личными достижениями и созданием крупнейших в мире хирургических клиник. Заслуги их гораздо более обширны. Они первыми сумели практически осуществить комплексное обследование каждого больного всеми специалистами не только в стационаре, но и в поликлинике. Мысль не была нова; кое-где это и раньше пробовали в малом масштабе; безукоризненное осуществление этой идеи братьями Мейо с тех пор многим послужило примером.

Клиники Мейо, как магнит, притягивали к себе лучших специалистов со всей Америки. Поразительное умение обоих братьев выбирать лучших из хирургической молодежи ярко выявилось на протяжении полувека. Система стажа и строгое чередование функций палатного врача, врача поликлиники, второго ассистента у операционного стола, наконец, первого ассистента при одном из 11 старших хирургов обеспечивали и надлежащий отбор, и действительно высшую хирургическую квалификацию. Клиники Мейо стали настоящим, непревзой- денным рассадником хирургов высшего класса. Для приезжавших со всего мира врачей клиники Мейо предоставляли максимум возможностей и удобств учиться: музеи, библиотека, аудитории, операционные амфитеатры превосходны. Ни один американец не вступит в самостоятельную хирургическую деятельность, не побывав у братьев Мейо; а затем он ездит туда за новыми знаниями каждые 2–3 года.

Но братья Мейо этим не ограничились. Желая на вечные времена связать свои клиники с крупной общественной организацией для перманентного усовершенствования врачей, они не только предоставили свои клиники в распоряжение университета Миннесоты, но учредили институт, обеспеченный крупным денежным фондом. В 1915 году братья внесли на это полтора миллиона долларов своих личных денег; в 1919 году была оформлена соответствующая фондовая ассоциация, а в 1934 году братья сделали новый взнос, доведя сумму своих личных пожертвований на это дело до 2 800 000 долларов. Вот от- дельные строки их дарственной грамоты: «Наш отец признавал некоторые определенные социальные обязанности. Он считал, что каждый человек, более счастливый, чем другие, будь то силой ума, выносливостью или характером, должен кое-что тем, кто менее одарен; важная задача жизни — не использовать ее только для самого себя, но каждому в отдельности нести и коллективную ответственность... Средства, кои выросли далеко выше наших предположений, идут от больных, и мы считаем, что они должны быть возвращены больным в форме улучшения медицинского образования, что даст лучше подготовленных врачей, и на научные исследования для уменьшения числа заболеваний... Народные деньги, моральными хранителями коих мы были, должны быть безоговорочно возвращены тому народу, от которого они пришли...».

В устах американцев, в стране капитализма, такие слова звучат диссонансом. Братья Мейо были не только несравненными хирургами и учеными, не только создателями грандиозных клиник и мировой школы хирургии. Просто как люди они привлекали своими понятиями о труде, долге врача, своим личным обаянием. В памяти многих тысяч хирургов они навсегда останутся безукоризненным примером не специалиста только, но врача в самом благородном смысле этого слова. Братья Мейо умели не только учить хирургии, но «глубоко влиять на мысли и пробуждать чувства добрые».

Земной поклон от меня праху вашему. И не у одного меня, а у очень многих, имевших счастье знать вас лично, «для сладкой памяти неворотимых дней» слезы найдутся.

13 апреля 2016 г.

Источник: Из цикла: С.С. Юдин "В гостях у американских хирургов". Впервые опубликовано в журнале "Хирургия", 1940.

Ещё больше полезной информации на нашем Телеграм-канале

Эта статья...
Читайте также
Ещё статьи из категории «Полезные статьи»
Основы техники проведения реанимационных мероприятий
Основы техники проведения реанимационных мероприятий
Для статьи использован следующий материал: "Техника проведения реанимационных мероприятий" в книге "Уход за больными в хирургической клинике", М.А. Евсеев,...